— Вас, если вы увидите, как это оборудование монтируется, вообще к людям выпускать нельзя будет. А так вы лишних тайн не узнаете, никто из вас государственную тайну не вытащит… и, поверьте, не одной мне так будет спокойнее.
О подробностях Григорий Григорьевич ее расспрашивать не стал.
Двадцать шестого октября Струмилин, после посещения Коврова, зашел у Сталину. Сам зашел.
— Ты хочешь что-то интересное рассказать? Рассказывай, только быстро: работы много. Успеешь во время ужина?
— Может и успею. Пункт первый: в Коврове используют очень интересные кирпичи. Там просто берут землю — любую, которую из ям выкапывают под фундаменты, смешивают с цементом — его немножко берут — и золой из пылеуловителя местной электростанции — а ее в землю процентов десять уже добавляют. Прессуют в особом прессе, ручном — а потом такой кирпич просто кладут на землю вылеживаться. Так вот, уже через три дня кирпич становится по прочности почти как глиняный после обжига, а через месяц-полтора — уже более чем вдвое прочнее. Даже прочнее бетонного блока, а по цене — раз в пять дешевле даже силикатного. И, главное, при его изготовлении топлива почти не тратится. Кстати, мне сказали, что можно и цемент не добавлять, просто тогда придется не три дня ждать, а пару недель… мне и такие кирпичи показывали. Там бригада из восьми человек, причем все восемь — инвалиды войны, за смену делает на двух прессах больше десяти тысяч таких кирпичей двойного размера, а вся механизация у них — это два бетономешалки электрические, где они землю с золой перемешивают, и два пресса этих. Вообще-то ковровцы сказали, что таких прессов на заводе уже штук двадцать понаделали, просто остальные по деревням окрестным разошлись и несколько во Владимир забрали.
— Это было интересно. Да ты кушай…
— Спасибо. Пункт второй: эта изобретательница жестяных батарей почти все деньги потратила на закупку в Германии станков для мебельной артели, и других станков, нужных, чтобы мебельные станки потом самим делать. А потом принесла мне, вроде как на проверку, финплан артельный.
— Ну кому как не тебе артельные финпланы-то проверять!
— Вот именно, поэтому мне и стало интересно. Между прочим, эта ехидная дама…
— Что, еще более ехидная, чем ты?
— Я ей в подметки не гожусь. Она вроде как артельный финплан принесла, но… Я уже сказал, что она все деньги на мебельную артель потратила? Не совсем все, а на артель чуть больше семисот тысяч, причем это со строительством жилья для новых членов артели. Так вот, к началу весны все ее вложения окупятся и появятся деньги и на начало строительства станкостроительного заводика, и много еще на что. Я к чему: финплан артели, который она мне подсунула, она мне подсунула не как финплан артели…
— Ты на вино-то не налегай, а то понять тебя становится трудновато.
— Да я вообще ни глотка еще не сделал! Она мне подсунула образец структуры предприятия, которое окупается за полгода, обеспечивает остродефицитные товары народного потребления и, что особенно интересно, выводит соответствующую отрасль народного хозяйства на цикл саморазвития. Если этой артели не мешать, то через полтора года они, без копейки финансирования от государства, выстоят завод, который мебельные фабрики будет по пять штук в год запускать!
— А каждый из них через полтора года… я эту игру знаю. И зачем нам столько мебельных фабрик?
— Этой артели нужна фабрика для производства мебельных лаков, фабрика для изготовления каких-то деталей из пенорезины, химическая фабрика, где каучук будут для этого производить. Так вот, пять таких мебельных фабрик все необходимые заводы сырья за год выстроить смогут, причем полностью за свой счет!
— И кто им мешает?
— Мы. Стартовое производство предполагает, что все оборудование будет заказано в Германии, у нас просто никто ничего подобного не делает.
— Мы думаем, что если эта дама желает деньги потратить на закупку чего-то в Германии…
— То не надо ей препятствовать. Мы платим германским заводам, эти заводы платят зарплату своим рабочим, рабочие покупают у нас продукты. У нас ведь в планах заложены огромные объемы поставок продуктов освобожденным странам, так давай мы их будем не дарить, а продавать!
— Если у нас будет, что продавать: в этом году у нас недобор по сельхозпродукции какой? Ладно, эта дама пусть свои деньги тратит в Германии, но мы не можем это разрешить всем. Нашим заводам и фабрикам тоже деньги нужны за произведенную продукцию. Всё, ужин закончен, я буду работать. А ты — иди… а про кирпичи из земли ты мне в письменном виде всё изложи, это действительно интересно.
С материалами института народного хозяйства получилось гораздо проще и быстрее, чем предполагала Таня. Профессора в институте были людьми солидными, но там работало и довольно много людей попроще — и девушка нашла там ассистента с кафедры, который работал в робкой надежде когда-нибудь добраться по карьерной лестнице хотя бы до доцента, а пока трудился, получая совершенно копеечную зарплату. Но в его обязанности входило, в том числе, и проверка студенческих конспектов, которые самим студентам после окончания очередной сессии были, в общем-то, не нужны — и из которых профессора компилировали свои «труды» в качестве учебных материалов для будущих поколений советских экономистов. Переписывать «стратегические запасы» он, конечно, не стал — но просто дать их почитать (за весьма умеренную плату) Тане не отказался. Так что Шэд Бласс смогла прильнуть к «источнику мудрости».
И черпала она из этого источника с огромным интересом. Просто в первом списке миссии упоминались люди, которым просто не надо жить, но были там и отмеченные особо: им тоже жить, в общем-то, было нежелательно, однако Решатель счел целесообразным, чтобы число живых они покидали (при возможности, конечно) публично и «по закону». Если не получится — их можно и немного попозже устранить — но Шэд стало очень интересно, чем же товарищи заслужили такую честь. И студенческие конспекты, сколь ни странно, многое для нее прояснили.
Вот взять, к примеру, ректора института товарища Вартаняна. Мушег Хачатурович вроде был человеком грамотным и руководителем неплохим — но уж слишком не любил он отсутствие личного комфорта, а потому за мзду невеликую, комфорта ему прибавляющую, допускал некоторые не совсем одобряемые законом действия. Шэд очень удивилась, узнав, в какую сумму обошлось зачисление еврейского мальчика с незаконченным даже школьным образованием на пятый курс. Ну да все документы для справедливого советского суда, решила она, можно уже в следующем году подготовить, а пока на эту мелкую сволочь можно не отвлекаться. Потому что есть сволочи и покрупнее, от которых реально зависит, будет жить или умрет несколько десятков или даже сотен тысяч человек…
Николай Алексеевич Вознесенский работал, можно сказать, героически, днями и ночами трудился для построения светлого будущего. Причем в буквальном смысле днями и ночами: часто, возвращаясь с работы, он садился у себя в кабинете (а в квартире и кабинет был, и парадная столовая, и столовая обыкновенная) и продолжал работать. А работа у него было очень трудная: нужно было думать о счастье трудового народа. И придумывать, как этот народ семимильными шагами к счастью приблизить. Правда, на пути постоянно встречались помехи: какие-то люди крутились, все время хотели всякого не по чину…
Вот и пятого ноября он вернулся с работы уставший, но полный новых идей. Которые требовалось срочно подкрепить расчетами, так что он, взяв принесенную домработницей кружку с чаем и пирогом с яблочным вареньем на тарелочке, уединился в кабинете. Сел поудобнее в кресло, подвинул поближе несколько листов бумаги…
И почувствовал некоторое неудобство. Сильное неудобство, но ему потребовалось секунд, наверное, пятнадцать или даже двадцать, прежде чем он осознал, что сидит к креслу крепко привязанный, а рот у него чем-то заклеен. Он зажмурился, дернулся — но руки и ноги так и остались крепко связанными, а когда он открыл глаза, то увидел перед собой странный силуэт. Как у уличного художника: абсолютно черный, только в отличие от творений уличных мастеров, силуэт этот двигался. Он еще раз дернулся — и услышал голос. Явно женский, но очень низкий: