— Почему бы тогда не лечить таким образом больных или раненых? — не понял Зиди, спустившись с пьедестала и с недоверием ощупывая ногу.
— Потому что не всякий выдержит такое лекарство, — беззвучно рассмеялась Рич. — Один из полусотни. Ты жив только потому, что я помогала тебе. Потому что не всякий возьмет в рот лепесток смерти. Скажи, если бы ты видел, как я срезаю подушечку большого пальца с ноги убитой ведьмы, делю ее пополам и кладу один кусочек себе под язык, ты бы последовал моему примеру?
Зиди судорожно сглотнул.
— Кроме всего прочего, за это приходится дорого платить. Мне пришлось платить…
— Чем же? — нахмурился Зиди.
— Собственной жизнью, — усмехнулась Рич. — По годику-полтора за каждый день под покрывалом. За каждый твой день и за каждый мой день.
— Разве ты не могла взять в оплату время моей жизни? — потрясенно выдохнул баль.
— Мне холодно, Зиди, — прошептала Рич. — Там, в мешке, масляная лампа. Мех с вином. Еда… Трудно есть, когда стоит такая вонь, но убрать я ее не могу. Я сейчас вообще ничего не могу. Надо поесть — утром нам идти дальше.
— Почему ты не взяла в оплату время моей жизни? — повторил вопрос Зиди.
— Я не смогла. — Рич посмотрела ему в глаза. — Я попыталась. Ничего не вышло. Твоя жизнь слишком коротка.
Глава одиннадцатая
— Пора! — Отег встряхнул Тируха и сунул ему в руку жгут вяленой рыбы.
Маг открыл глаза, потянулся, разгоняя холодную ломоту в том боку, который был отвернут от печи, и почувствовал, как уже другой холод, холод смертного ужаса, вновь начал подступать к корням волос. За мутным кривым окном занимался рассвет, глиняный светильник чадил копотью, вместо металлического штыря для шевеления углей у печи лежала обугленная человеческая бедренная кость. Тирух повел плечами, нашарил недовыжатый мех кислого вина, хлебнул и выпустил изо рта тонкую струйку на ладони, чтобы умыться.
За щелястой дверью стоял холод. Аилле уже осветил мертвый город, но растопить лед на лужах и примороженную серую траву не успел. Смотритель, низкорослый горбатый и рукастый сайд, шамкая беззубым ртом, о чем-то рассказывал гогочущим стражникам. Из ворот Суйки одна за другой выкатывались пустые повозки. Сидящие на них старухи сами казались мертвыми.
— Когда мороз — в чем-то лучше, а в чем-то хуже! — радуясь внезапной компании, шепелявил смотритель. — Конечно, зимой и вони такой нет, и нечисть реже в первый круг пробирается, но зато и мертвецы не уходят! Суставы-то замерзают, вот они и копятся. К концу зимы бывает, что в три-четыре ряда вдоль стен сидят! Друг на друге валяются. Зато весной, как Аилле пригреет, по две-три ночи не могут в ворота протиснуться — топчутся, шуршат, утром в кучу сваливаются, а ночью опять начинают. Вот только куда они там деваются в этой Проклятой пади, не спрашивайте меня. Я сам даже в третий круг не забирался, а в падь вообще никто и никогда не ходил.
— А одному ночевать в хибаре этой не страшно? — слышался веселый голос коротышки. — А ну как нечисть в дверь постучит?
— Обстучалась, как же! — довольно кричал смотритель. — Ты стену видишь? Ее ж сайды строили! Граница Суйки на десяток локтей вглубь. Видишь, где трава кончается? Там полоса проведена в камне, выплавлена, словно тавро огромное к земле прижимали! Так вот ни одна еще тварь эту границу не переступила. Того приятеля, что до меня тут командовал, мурр ведь тоже не в хижине достал. Это он сам спьяну пошел ночью посмотреть, как мертвецы в воротах топчутся, а стоял бы вот хоть у стенки, ничего бы ему не было. Оттого и бабки эти у стены без боязни ночуют, и паломники, которые сюда в теплые денечки прибывают. С покойничками прощаются! Близких поминают! А если ночью через стенку посмотреть, то ровно по той линии камень голубым светом бликует.
— Так и бликует? — цыкнул выбитым зубом коротышка.
— А ты, вместо того чтобы вопросы задавать, встал бы ночью, да посмотрел! — оборвал его косой. — А то прижался к костру, голову боялся в сторону Суйки повернуть. Шипел еще мне, мол, если я мертвецов ходячих увижу, сразу же в штаны наделаю, а воды тут нет, постирать негде!
— Зато ты, — раздался обиженный голос, — два меха за ночь высосал! Тоже, видать, не от большой смелости пьяным нажрался. Сколько повозок проверил? А к последней, той, которая в темноте прибыла, вообще не подошел!
— И подходить не надо было! — огрызнулся косой. — Вонью от нее за лигу шибало! Где бы я еще вина взял, чтобы вновь нализаться?
Тирух вышел из-за хибары и поймал взгляд Отега. Десятник не встревал в гомон у костра, где стражники подначивали то смотрителя, напоминающего корабельный крюк на тонких ножках, то коротышку, то косого.
— Как ночь прошла? — спросил маг.
— Одной повозки нет, — хмуро бросил десятник. — Видишь камни? Вот в этой куче те, что вошли в Суйку и вышли. Здесь те, что вошли. Один камень остался. Ночью подморозило, не знаю, как и что, но новых повозок пока не было. Если это беглецы из Суйки не вышли, тогда плохи наши дела. Твои не знаю, а мои плохие. Самое меньшее, что мне грозит, это или ребра, или руки переломают. Ребятам плетей будет сотни по полторы, а мне чего покрепче. Магов, я слышал, на угли сажают? Или как?
— Ругич! — Тирух вспомнил имя смотрителя. — Иди сюда!
Стражники примолкли сразу, едва разглядели взъерошенного побледневшего мага.
— Ругич, — повторил Тирух, пытаясь унять дрожь. — Что там?
— Где? — не понял горбун.
— Что там? — ткнул пальцем в сторону города Тирух и тут же спрятал руку. — Где повозка?
— Так это, — захлопал глазами смотритель. — Бывает. Задерживаются. Если до полудня не выберется, пойдем посмотрим. Днем можно. Ночью туда ходить не надо. Ночью опасно, а днем чего не посмотреть? Оно ведь всяко бывает. Эти старухи и по дороге, бывает, мрут, а уж в Суйке считай каждый месяц одна или две подыхают. И то ведь как иначе. В их-то годы…
— Ругич! — прошипел Тирух. — Сейчас посмотрим. Не в полдень. Сейчас! Как далеко ты заходил в Суйку?
— А чего я там забыл? — поднял брови горбун.
— Ругич! — почти завизжал маг.
— До третьего круга не добирался. — Смотритель втянул голову в плечи. — А во втором был. Монеты там иногда попадаются.
— Как на ту сторону пройти? — Тирух встряхнул горбуна за плечи.
— А никак, — зашептал смотритель. — Никак не пройти. Никто не проходил. Не знаю, кто бы прошел. Одно скажу, справа надо обходить холм, к морю надо идти. Слева из пади вся мерзость лезет — туда и днем нос совать не следует.
— Отег, — повернул голову Тирух. — Оставь одного здесь, остальные — в Суйку за беглецами. Если они пройдут, и мы за ними пройдем. Не пройдут, значит — догоним. Рассвело недавно, должны догнать. И ты, — он толкнул Ругича, — собирайся, поведешь.
— Обрубок! — взревел десятник. — Остаешься на воротах. Вести учет и докладывать, если начальство пожалует. Остальные с оружием ко мне!
— Так это, — растерянно развел руками смотритель. — Я готов. Только далеко не пойду. Помру я, если далеко зайду. От страха помру. Это точно. И коней брать не следует. Если что случится, скотина взбесится, только хуже будет.
— Вот. — Косой выволок из переулка запряженного в пустую тележку бычка. — Бабки нет. Покойника тоже нет. Вонь, правда, осталась.
Тирух оглядел повозку, стиснул в кулаке желтый морской камень, который морок помогал различить, провел пальцами по неструганой доске. Она. Травами и наговорами пропитана, как и сарай ведьмы из Скочи. Так и искрит в кулак. Морока не было, а телега та самая. Что ж ты, парень, доверился этим ухарям-стражникам? Теперь, если Арух шкуру будет с тебя спускать, жаловаться только на самого себя придется.
— Войлок подстелен, — хмуро бросил десятник. — Мертвякам перевозку не утепляют. Башня!
— Здесь я, — отозвался косой.
Стражники стояли, сгрудившись, посередине улицы. Какая-то седая старуха, приехавшая вслед за ними на такой же старой, как и она сама, лошаденке, выгружала, кряхтя, из повозки сразу два трупа — седого деда и такую же бабку. И эта неторопливая возня, улочка, еще вчера заполненная трупами, а теперь пустая, скрип новых показавшихся повозок вводили небольшой отряд в ужас.