— Ага, — зло кивнул Марик, ставя на землю Айру. — Карабкался по мне, как белка лесная, — и как только уши не оборвал да глаза не выцарапал?

— Что будем делать? — спросила Айра. — Где искать Кессаа?

— Там, — вдруг произнес Марик и ткнул пальцем в возвышающийся над крышами купол. — Там она. Я чувствую. Словно огонек светится.

— Или ты такой глазастый, или я слепая, — нахмурилась Айра. — А еще что ты видишь?

— Многое, но не всегда, — прошептал Марик. — Сейчас многое вижу. Вижу золотую дымку, что стараниями ремини окутывает Оветту. Вижу серое пятно рядом с Кессаа, словно темную яму на скошенном поле. Вижу черную стену там, на юге, в Суйке. Словно грозовая туча опустилась на землю. И смерч вижу. Черный смерч. Скрученный, словно ремни на баллисте. От Суйки — к тебе, Айра, тянется. Пронзает тебя и исчезает, но не кончается, а куда идет дальше, разглядеть не могу.

— Хенны! — заорал ремини, выхватывая стрелу.

— Вот они, — сказала Мэйла, и Марик, покосившись на узнанную воительницу, бросился к Кессаа и тут же перехватил в руках глевию, словно собираясь рассчитаться с обидчиками дочери конга.

— Жива, жива, — только и повторяла Кессаа в ответ на прикосновения Насьты, Марика, Айры.

— Что ж, — усмехнулся Ирунг. — Порой я ошибаюсь. Признаю. Все-таки слуги у тебя, Кессаа, явно неуязвимые.

— Друзья, — негромко поправила дочь конга, приняла из рук Марика колючку, погладила рукоять, ощупала ножны и одним движением вытащила из укромной ложбины серую полосу, после чего вернула меч баль: — Храни до времени.

— Подожди. — Ирунг поднялся, жестом попросил баль выдвинуть клинок, пригляделся к вязи на лезвии, к рукояти. — Неужели меч Сето?

— Меч моей дочери! — отрезала Кессаа.

— Вот, — протянул Марик пест. — Сама ступка разбилась.

— И вот, — добавила Айра и положила перед ней черный осколок. — Это подарок от Заха.

— Кинжал Сурры, — придвинул маг ногой клинок.

— Зеркало. Кинжал. Пуповина. Зверь. Ребенок, — прошептала Кессаа, становясь на колени.

— Пуповина? — переспросил Марик и покосился на побледневшую Айру.

— Зверь. Ребенок, — повторила Кессаа и добавила: — Не мой ребенок. Другой. Какой-то другой. Рожденный и тем не менее еще не рожденный. Но сил у меня может не хватить.

Марик опустился рядом с Кессаа, взглянул ей в лицо и вздрогнул: глаза ее помутились. Они не стали черными, но и белки, и зрачки словно расплылись в мглистом мерцании.

— Сил у меня может не хватить, — шепотом повторила Кессаа, подняла пест и ударила его о каменную плиту. Глина рассыпалась на осколки, и в руке у нее оказалось что-то завернутое в высушенный лист одра. — Вот. — Кессаа разняла два осколка, прижатые друг к другу лицевыми сторонами, и положила их возле третьего, мутного.

— Все зеркало, — прошептал Ирунг, а Марик вдруг почувствовал, что тот смерч, та пуповина, которая тянулась из Суйки к груди Айры, встала над тремя осколками черным столбом.

— Марик, — позвала Кессаа, — пусть дочь моя будет для тебя все равно что я. Нет, пусть она будет для тебя все равно что твоя дочь. Сил у меня может не хватить. Да и жизнь я свою уже растратила… Насьта! Насьта! Ты умеешь, позови его… — Она протянула руку к пустому постаменту. — Позови, а то у меня сил не хватит ни на что. И разойдитесь все. В стороны. Разойдитесь.

Заковылял к стене Ирунг, подхватил сильными руками сразу две скамьи Марик, шагнула в сторону с масляным светильником Айра, присел у пустой плиты Насьта и поднес к губам дудку. Мелодия появилась не сразу. Сначала словно капля росы упала на каменные плиты и разбилась. Потом зазвенели ее осколки. Потом слились в светлый ручей. И побежали, понеслись, полетели…

Кессаа поднялась, встала на ноги, вытянулась вверх, словно былинка. Приподнялась на носках, едва не упала — но не упала, а переступила с ноги на ногу, — снова поднялась на носках и снова едва не упала и закружилась, сплетая собственные движения с песней реминьской дудки. Платье вздрагивало от ее движений, парило в воздухе, пытаясь успеть за танцовщицей, рукава падали с изуродованных рук, но невольные или вольные зрители чудесного танца словно окаменели — только Ирунг прошептал чуть слышно:

— Не было и не будет в Скире никого прекрасней этой танцовщицы.

Марик вздрогнул, пытаясь понять смысл произнесенных слов, перевел взгляд на Насьту и замер: на каменной плите за его спиной лежал человек.

— Играй, Насьта, — попросила Кессаа и присела на пол. — Зеркало. Кинжал. Пуповина. Зверь. Ребенок.

Она подняла серую полосу, стиснула в кулаках ее концы, сжала, прошептала короткое слово и мгновенно сплела ту саму оправу, которую взяла в храме. Затем подняла осколки и один за другим вставила их в серую округлую рамку.

— Ну, — нетерпеливо прошептал Ирунг.

— Зеркало, — вымолвила Кессаа и повернула рукоять оправы — и тут же почти закричала сдавленным голосом: — Кинжал!

Свет ламп словно померк, или воздух в зале стал непрозрачным, подернулся серой мглой, которая вот только что клубилась в глазах Кессаа, только Марик едва мог рассмотреть силуэты Насьты, Ирунга, Айры, и лишь Кессаа была видна каждой черточкой — не из-за того ли, что зеркало в ее руках слилось в черный диск, который дрожал и искрился, словно масло, пролитое на черный камень, и один холод исходил от этого масла.

— Сил нет, — прошептала Кессаа и повторила, закрыв глаза: — Кинжал.

— Помни об Оре, парень, — ударила баль по плечу Айра и шагнула вперед. Подняла кинжал, размахнулась и ударила в зеркало, выкрикнув при этом:

— Пуповина!

Смерч, который чудился Марику, словно сон, проникающий в явь, встал перед Кессаа, сожрав и Айру, и кинжал. Мгновенно он уперся в потолок храма, разлетелся в стороны темной пеленой, закрутился сверкающей колонной и с визгом, словно еще один течень вылился на обезумевший город, лопнул.

Марик поднялся с пола в кромешной темноте, смахнул с глаз что-то напоминающее пепел, потрогал лицо, недоумевая — обморожено оно или обожжено. В центре зала, там, где осталась Кессаа, что-то шипело и сыпало искрами.

— Твое благородство! — раздался встревоженный голос Мэйлы. — На улицах Скира творится что-то страшное! Какие-то звери рвут всех подряд — и хеннов, и сайдов! Мы с трудом сдерживаем ворота! К тому же некоторые из раненых словно теряют разум, совсем как баль в той битве у храма Исс!

Она замолчала, подняв над головой факел, и добавила дрогнувшим голосом:

— И мертвые все попадали.

Марик оглянулся. Айры не было. Перед Кессаа в камне темнел закопченный, выщербленный на ладонь круг, и капли серого металла шипели, испаряясь на нем.

— Кессаа! — закричал Марик, и дочь конга дрогнула. Не открылись сомкнутые веки, не шевельнулись руки, стиснувшие колени, не распрямились напряженные плечи. Она дрогнула вся сразу — и осыпалась грудой пепла.

— Суйки больше нет, — закашлялся Ирунг.

— Зеркало. Кинжал. Пуповина. Зверь. Ребенок, — с трудом вытолкнул из глотки слова Марик.

— Зверь и ребенок, — прошептал, пытаясь удержать в задрожавших руках дудку, Насьта.

— Ребенок, — послышался незнакомый голос.

Мэйла подняла факел еще выше и шагнула вперед. Насьта медленно обернулся — плита за его спиной была расколота и пуста. Сади исчез.

Синг чувствовал опасность. Не всегда ему удавалось избежать ее, но, когда она затаскивала его в водоворот, он успевал глотнуть воздуха, чтобы даже истерзанным вынырнуть в безопасном месте. Когда повелитель Зах посылал своего нового довольно увертливого и талантливого, пусть и не молодого уже, слугу в Скир, он не рассчитывал на то, что Синг и в самом деле добудет кинжал Сурры. Он всего лишь хотел, чтобы тот отыскал Айру и вонзил ей в спину что-нибудь острое — с наиболее худшими для нее последствиями. Даже осколок зеркала, украденный из храма, был менее важен, чем смерть выскочки, укравшей частицу долгого дыхания бога, которой, скорее всего, она даже и воспользоваться не могла. Зах видел Синга насквозь или почти насквозь — и посадил ему на грудь каменного жука, который немедленно пронзил кожу колдуна и вцепился ему в ребра. Затем Зах взмахнул посохом, и жук мгновенно нагрелся, заставив Синга корчиться от боли.