— Снерх что надо сделал, а что не сделал, за то не получил, — отрезала Айсил. — Вот еще.

На стол легли наручи, да не пластинчатые, а литые! Да на кожаной подложке!

— Скорняк, что кожу на наручах менял, умней оказался, больше и заработал, — заметила Айсил. — А другого доспеха у меня нет. Поножи спеклись, так и остались где-то в Погани. Щит бы пригодился для схватки, но Грейн сказал, что у вас не принято со щитом мечами махать. Мол, не осаду поединщик держит, а удалью и достоинством меряется. Кинжал у тебя и так есть. Меч, что я тебе оставила взамен сожженного, и вправду Орлику больше подошел. А о том мече, что ты раздобыл себе, потом поговорим. В мешке у меня еще две свитки. Себе брала, одну на другую надевать, но до зимы еще дожить надо, а пока большую ты, парень, поносишь. Подшлемник бы ему еще, Орлик. Найдется? Что ж ты сам в колпаке ходишь, а парню голову холодишь?

— Да вот… — Вельт запустил пятерню в бороду. — Вроде бы и не холодило пока слишком, да и под магистерский фасон нет у меня ничего…

— Меня о чем хотели спросить? — продолжила Айсил. — Спрашивайте, а то ведь я спрашивать стану. Грейн мне многое рассказал, только из рассказанного им мало что я к Погани и к Айсе вашей приложить могу.

— Как ты говорить так ловко за два дня научилась? — пораженно прошептал Рин.

— Кто ты? — только и молвил Орлик и выложил перед опекуншей золотую монетку.

Усмехнулась Айсил, вытянула из-за пояса короткий нож и обнажила серое с черным отливом лезвие. Выудила из разреза платья палочку из черного дерева на ременной петле. Вытащила из-за спины оба меча, тоже опустила на стол.

— Еще кинжал был, помню, — тихо сказала. — И то тишь потому, что в руке он у меня в прах рассыпался в тот самый миг, с которого я помнить себя начала. И руки мои тоже из прошлой жизни, как и монета. И слово — «Айсил», которое будто кто-то у меня на веках выцарапал! И сама понимаю, что не имя это мое. Неделю или больше по Погани вашей бродила, как в беспамятстве. И чувствовала, что рядом со мной вихри огненные крутятся, но даже головы повернуть не могла. Шла и думала, будто вся земля от горизонта до горизонта как пепелище, дождем не прибитое. Еще, правда, зеркало помню — или черноту на ладони выплеснутую — не знаю. Помню только, что в руках что-то держала. Это все оттуда, откуда я пришла, да и то лишь потому помню, что чернота эта теперь внутри меня, из глаз моих она теперь светится, людей пугает. Тот же Грейн так и сказал: бездонный ужас у тебя в глазах, девка. Ужас, в котором всякий собственную участь разглядеть может. Потому и глаз не поднимаю, что справиться с чернотой этой не могу. Да ведь не одна я такая. Вон Олфейн тоже изнутри бурлит, и тоже никак не сладит с целительством своим. Как поняла, всякий раз в пропасть вниз головой бросается! Я уж не говорю о даре его…

— Подожди! — не понял Орлик. — Память памятью, но ведь не в корчме придорожной глаза ты открыла? Туда, откуда ты вышла, еще забрести надо, а ты только наружу выбиралась дольше, чем самый везучий охотник в Погани пробыл! Я бы поверил, что птица тебя, орел какой с Северной гривы нес да выронил, так не летают над Поганью птицы!

— А что такое Погань, вельт? — спросила Айсил.

— Ну, — начал Орлик и тут же осекся. — А демон ее разберет, что она такое! Если бы вся землица, по которой я сапоги стаптываю, живой была, так я бы ее лишаем числил. Язвой кровоточащей! Ожогом, который не пузырем вздувается, а тлеть продолжает!

— Так давай сначала с Поганью разберемся, потом меня пытать будем? — обожгла его взглядом Айсил. — Или ты думаешь, я сама себя не пытаю? Правда, я и без памяти о себе кое-что рассказать смогу. Ведь не просто так вспоминала, прислушивалась да ощупывала сама себя. Язык вот ваш за два дня выучила. Пока по Погани брела, бормотала что-то на другом языке. На похожем, но другом. А теперь на вашем слова леплю. Я на нем даже кое-что и прочесть могу, как оказалось. Но язык легко учить. Когда в голове пустота — легко. Он, словно трава в теплый весенний день, из земли лезет, всякое новое словечко само на язык просится! Кто знает, может быть, себя обрету и вас понимать перестану? Себя бы понять… Поэтому не спрашивай меня о Погани и о том, что за пеленой черной — не могу разглядеть!

— А что сама-то нащупала? — сдвинул брови Орлик.

— Нащупала кое-что. — Айсил снова прикрыла глаза. — Рожала я уже, точно поняла. Значит, ребенок у меня есть… или был. Лет мне не слишком много, вряд ли далеко за два десятка. Тело у меня все или в шрамах невидимых, или в узорах. Разглядеть только на шее смогла, но я вся в таких разводах. Кто знает, может быть, пытали меня в застенках, а может быть, труп мой за пеленой на части кромсали. Мечи приходилось в руках держать, но не совсем те, что у меня теперь за спиной. А какие держала, и не скажу теперь. Ничего, и к этим привыкну. Колдовать приходилось. Что, как — не знаю, но то, что с пальцев слетает, словно само срывается.

— А огонь на камне в Кривой часовне зачем тушила? — вдруг подал голос Рин. — И… как ты это сделала?

— А ты бы пригляделся к тому огню, — прищурилась Айсил. — Ты бы смотрел внимательнее, парень, и не боялся того, что видишь. А то залепил взгляд свой и озираешься теперь. Это и тебя, Орлик, касается.

— О чем это ты? — не понял вельт, который так слушал опекуншу, что даже рот раскрыл и бороду туда запихивать стал.

— Колечки у тебя и у Олфейна на пальцах похожие, — совсем сузила глаза Айсил. — Уж не знаю, кто вам их на пальцы надел, но они словно повязка на ваших глазах, пакля в ушах, затычки в ноздрях. Оно, конечно, и в тишине, и в полумраке приятность отыскать можно. Но так карлику и жилье построить легче — потолок поднимать не нужно. Что ж теперь, ноги рубить? Понятно выражаюсь или со скамской присказки на скамский торговый переводить надо?

Глава 21

КОСТИ ЗЕМЛИ

Когда Шарб появился на башне, Джейса не сразу поняла, что перед нею отец. Всю ночь она исправно переворачивала часы, смотрела на песок, который каждой песчинкой скользил по ее зрачкам, моргала, жмурилась, доливала масло в лампу, поднималась наверх, ударяла в колокол, болталась на языке, чтобы не дать удвоиться удару, спускалась вниз, снова переворачивала часы.

Иногда позволяла себе глоток вина. Шарбу пришлось встряхнуть дочь за плечо, потому что она даже не повернула головы в его сторону. Звонарь вытащил из сумы лепешку с сыром и сморщенное яблоко. Джейса съела все не почувствовав вкуса. Спросила безразлично:

— Как Арчик?

— В порядке, — оживился отец. — Все-таки Ласах — великий лекарь, не просто травник. Да еще и Рин помог! Ласах обещал, что и шрам не будет страшным. Арчик теперь бродит у него по лекарской и работать мешает. Просит вынуть затычки из ноздрей — тяжело ему ртом дышать. А во рту-то теперь зубов нехватка. Но есть в Нижнем городе мастер — лучше прежних зубы сладит. Конечно, придется монет подкопить, придумаем что-нибудь. А вот о Фейре Гальде Арчик наотрез говорить отказывается.

— Может, и не он Арчика ударил? — словно не сказала, а зевнула Джейса.

— Он, — убежденно оттопырил губу Шарб. — Точно тебе говорю, он! А ты что вдруг сомневаться начала?

— Заходил он ночью. — Джейса потерла глаза. — Спрашивал что-то…

— Что спрашивал?! — обмер звонарь. Даже о стенку рукой оперся. — Не обидел тебя?

— Нет, — покачала головой Джейса. — Ушел. А что спрашивал, не помню. Не расслышала. Или забыла… За ночь не прилегла ни разу. В голове что-то… гудит.

— Так иди домой, поспи, — забеспокоился Шарб. — Зря ты руку в поганый огонь совала. Надо было со мной поговорить. Я еще этому Камрету ноги выдерну, если поймаю. Тоже мне советчик! Гуляка да болтун! Да кому нужна такая семья, если ее через такие мудрености лепить надо?

— Пойду я, — поднялась Джейса. — Сменю тебя вечером. Ты себе-то еды взял?

— Взял! — откликнулся звонарь. — А менять меня не надо. Я сговорился с соседом. Он уж менял меня. Хороший мужик, только жена его совсем занудила. Вот-вот завоет, а тут хоть медяк лишний…