— Так, — повторил крючконосый, когда старик уже проковылял вверх по склону с полсотни шагов, а Ора занялась ладонью мальчишки. — Все так ты говоришь, только вот подружка твоя хоть и красавица, которых я и не видел никогда, но только всякий раз, как она по делам каким тебя покидает, мне прямо как стержень железный из сердца выдергивают. Ты пойми, что твоя красота нутро греет, глаз радует, а ее красота — словно молния: если ударит и не увернешься — то уж никакое лекарство не поможет. Да и глаз у нее…

— Хороший глаз, — улыбнулась Ора. — Оба глаза хорошие.

— Да, — кивнул Вег. — Как посмотрит, так тут же хочется бежать подальше. И не оборачиваться!

— Вот видишь. — Ора ловко приложила к рассеченной ладони мальчишки какой-то вар и проворно стала перематывать ее чистой тряпицей. — А что, если это только на тебя так и действует, чтобы нога твоя быстрей заживала? Бежать-то — здоровая нога нужна!

— Быстрей не быстрей, а все одно: две недели еще проваляюсь здесь, — буркнул Вег. — Как раз и Рич твоя вернется, а там уж и товарищи мои заберут меня.

— Не обижайся, Вег, — улыбнулась Ора крючконосому так тепло, что в сердце у Марика вдруг зашевелилось что-то колючее и жадное, но она уже обернулась к баль: — Теперь ты. Ну-ка показывай, что тут у тебя?

— Почему «Рич»? — хрипло спросил Марик, наблюдая, как умелые пальцы осторожно снимают тугую повязку с его ребер. От Оры пахло мазью, которой она натирала деда, а также рекой, медом и еще чем-то неведомым, но сжимающим сердце сладостной болью.

— Я знаю, что по-бальски «Рич» значит «дочь» — проговорила Ора. — Так ведь подруга моя не балька — она сайдка. Кто знает, может быть, у сайдов это слово в именах ходит? Так, что у нас здесь?

Она осторожно коснулась огромного кровоподтека, расплывшегося у Марика на левом боку. Марик поморщился от боли, но не издал ни звука.

— Ребра целы, остальное — ерунда. — Улыбка тронула ее губы. — Повязку носить не следует больше, но и резких движений в ближайшую неделю не советую. Теперь рука.

Под травяным компрессом Марик с удивлением увидел ровный шов, как будто рассеченную ткань сшивала мелкими стежками какая-нибудь деревенская умелица. Рана, которая тянулась от кисти до локтя, потемнела, пропитавшись соком тугих коричневых листьев, и почти не болела, только отозвалась покалыванием, едва Марик попытался разогнуть руку.

— Юррг рассек тебе руку не зубами, — прошептала Ора. — Игла с его шкуры вошла тебе под кожу — повезло, что одна, а то бы руку я тебе не спасла. Но ты был весь в крови зверя, так что должен был стать юрргимом и погибнуть. Я бы не спасла тебя. Рич научила меня обрабатывать и зашивать раны, но я не знаю, как остановить яд юррга. Не успела узнать, а Рич ушла как раз за день до твоего прихода. Но ты не умер. Не знаю почему. Тут моей заслуги нет. Ты был горячим, словно тебя трясла болотная лихорадка, а потом холодным как лед — я только смазывала тебе раны и вливала в рот настой папоротника. Ты выкарабкался сам.

— Откуда выкарабкался? — хрипло спросил Марик.

— Вот Рич вернется, и мы узнаем, — улыбнулась Ора и вновь затянула ленту на прижатых к руке Марика свежих листьях. — Она редко уходит надолго. Вот пока и все. Завтра в полдень я сменю повязку на твоей руке.

Марик посмотрел на Вега, перевел взгляд на ремини. И тот, и другой смотрели на Марика с досадой. Однако Ора легко избавила их от недовольства, всего лишь улыбнувшись каждому.

— Пойдем. — Она поманила Марика рукой. — Я скоро буду кормить больных, но у меня кое-что есть для тебя.

Не чувствуя под собой ног, Марик добрел до каменного дома, поднялся по узким ступеням к двери и ступил на пол, выложенный из отшлифованного камня и засыпанный свежей травой. От стеблей и цветов в прорезанном узкими окнами зале пахло лугом, и Марику даже показалось, что ноги у него подкашиваются, когда Ора шагнула к одному из тяжелых сундуков, стоявших вдоль стен, и луч Аилле пронзил ее платье насквозь.

— Возьми, — подняла она тяжелую крышку.

— Что это? — Марик взял в руки сверток.

— Одежда. — Она смотрела на него твердо. — Рубаха. Порты. Ткань на ноги. Исподнее. Возьми, потом, когда твои раны пройдут и ты продолжишь путь, — она произнесла последние слова с некоторым усилием, — я дам тебе кое-что посущественней.

— Почему я должен брать это? — Марик почувствовал, как дыхание перехватывает в груди. — Я не возьму!

— Послушай, — взяла она его за руку. — Юррг приходил, чтобы убить именно меня. Это точно. Я знаю.

Ора смотрела на Марика спокойно, но за ее спокойствием стояли и усталость, и воля, и такая уверенность в собственной правоте, что Марик только и смог пробормотать:

— Ты мне ничего не должна.

Она что-то поняла, потому что улыбнулась уголками губ и спросила:

— Не трудно было сходить за водой?

— Справился! — гордо выпрямился Марик.

— Каждый день после полудня будешь помогать мне. Работы много. За неделю уж одежду-то отработаешь.

«Каждый день!» — запело в груди Марика, и он судорожно кивнул.

— Только не болтай при них. — Она улыбнулась, глядя, как Марик, прижав сверток к груди, пятится к двери. — При больных да и в селении не говори лишнего. И не переспрашивай никогда ни о чем. Ты никогда не станешь ремини. Ремини никогда не станут баль, дучь или сайдами. Мы всегда будем здесь чужими.

— А тебя я могу спросить? — неожиданно буркнул Марик.

— Да… — Она замерла.

— Там, в тот же день, когда приходил юррг… — Он запнулся. — Там были такие уродливые создания, похожие на людей. Эти твари тоже приходили, чтобы убить тебя?

— Нет, — вздохнула она. — Те твари приходили, чтобы убить Рич. Но у них ничего бы не вышло, даже если друзья Насьты пропустили их. Рич справилась бы даже и с юрргом.

Глава 6

Рич

Неделя промелькнула так быстро, что Марик не успел оглянуться, как миновала и середина следующей. Кровоподтек на его боку рассосался полностью, а вскоре, озабоченно сдвигая брови, Ора сняла и повязку с руки. Она явно была обрадована выздоровлением подопечного, но радость смешивалась с досадой — словно столь быстрое исцеление не совпадало с ее ожиданиями. А Марик тут же начал разрабатывать все еще побаливающую руку — точнее, делать это не скрываясь, тем более что теперь компресс не соскакивал с предплечья и ему не приходилось, поминая лесных духов, перевязывать его каждое утро. Впрочем, время если не для перевязок, то для раздумий у Марика еще оставалось, потому что каждое утро он продолжал выстаивать у дверей Уски. Кузнец так ни разу и не почтил его встречей. Остальную часть дня Марик проводил у Оры. Он даже перетащил от Насьты копье и тощий мешок, сложил все это в каменном доме, а сам пристроился ночевать на одном из лежаков под навесом, тем более что весна торопилась к лету, ночи были прохладными, но дышалось легко, да и костер под котлом почти не гас, и Ора не жалела теплых одеял для больных, которых не собиралось больше двух-трех человек. Да и не они занимали большую часть времени девушки, хотя с реминькой, которая страдала неведомой Марику хворью, Оре пришлось провести несколько бессонных ночей, пока именно дед Ан не посоветовал одно, как он сказал, верное средство. Правда, Марику показалось, что главным в средстве был не состав сложного отвара, а особый обряд, который тому же Марику для памяти пришлось выцарапать на куске коры, но уже на следующий день больная уснула без стонов, а еще через три дня, благодарно кланяясь, ушла домой. Зато дед Ан, увидев, как Марик управляется с диковинными знаками, проникся к нему уважением и стал появляться у Оры в два раза чаще, чтобы то ли переброситься с удивительным баль лишним словом, то ли полюбоваться, как тот таскает воду, подсушивает выловленный из Ласки хворост, добывает рыбу или сортирует принесенные Орой лечебные травы.

— Первый раз вижу баль, который так много умеет и знает так много вещей, что неведомы молодым ремини, — частенько повторял дед. — Насьте следовало бы поучиться у тебя, парень. Хотя, если уж он отказался стать кузнецом, что может уместиться в его голове и его руках? Всякий ремини должен быть воином, но ни один ремини не может быть только воином — и больше никем.