— Да куда ему, — поморщился Жам. — У него одни горемыки! Да и мрут один за другим! Он все пытается штольни в черной скале выдолбить. Ведь всем известно, не садится в ней магический лед, а он все долбит! Другое теперь Хельда заботит. Он, правда, на опекуншу зуб наточил: слух кто-то пустил, что она пламя в Кривой часовне на секунду пригасила, а Храму от того пламени такой прибыток идет, что и я бы на месте Хельда любого придушил!

— А скамы? — поднял голову Варт. — Ведь Боска-то и в самом деле подмял под себя прочих королей. Все вроде на местах сидят, а дружины их да подати под одну руку идут. Теперь-то вроде он на Дикие земли войско двинул, да только вестей от него нет!

— Здесь его тоже нет, — поморщился Рарик, — Фолкер бы все одно следы разыскал. Был отряд, принюхивался, да ушел. Айса — завидное лакомство. Только и не такие осады в пепел обращались! Или, думаете, и к Воске тоже Хозяйка Погани в гости приходит?

— Что-то ускользает от меня, — нахмурился Гардик. — Все перебираю в голове, да уловить не могу. Одного боюсь точно: если Айсил эта с Хозяйкой Погани на айском холме схватится. Кто кого возьмет, не знаю, хоть и трудно поверить, что щепка сухая лесной пожар переможет, но так от Айсы-то все одно ничего не останется В любом случае, когда все закончится, порезать на части и девку эту, и главное Олфейна последнего!

— Крови захотел? — захихикал Жам. — Не выйдет, пеплом обсыплешься!

— Ничего, — протянул Гардик. — Что пеплом, что кровью. Улицы Айсы все в Погань стекают, и пепел в Погань уйдет.

— Уходить нам надо, — поднялся Варт. — Вот равноденствие отпраздновать, и уходить. Гори эта Айса поганым пламенем вместе со всеми жителями, а я гореть вместе с нею не хочу, и вам не советую. Ты, Гардик, Неруха мудростью величаешь, а я скажу, что дурак он! Потому что, когда лес горит, на лесной поляне не отсидишься. Бежать надо!

— От Погани не убежишь, — бросил Гардик.

— Так не от Погани надо бежать! — скривил губы Варт. — Из Айсы надо убираться! Дровишек-то в лесу полно, но, если пожара не будет, а костерком обойдется, так и нечего в огонь прыгать.

Ласах никогда и никому не говорил, что он не просто так держался близ дома Олфейнов, да и не было такой надобности. Шарб пришел к нему почти пятнадцать лет назад, принес, как обычно, кувшин вина, но разговор, завел не о нелегкой своей судьбе и не о девках, которым Ласах слишком мало уделял внимания, и не о болезнях, что уже подступали к покалеченному в юности телу звонаря. Об Олфейнах заговорил.

Вспомнил историю Айсы, кое-чем удивил травника, намекнул на волю Единого и благоденствие города, сказал, что есть возможность взять за гроши внаем два этажа в доме Гардика близ казармы, что сам в такой же комнате у Водяной башни обитает, а потом и вовсе позвал к Гардику — посмотреть спину старику.

Целый день разговаривал Ласах с магистром, а вечером уже шел в новую лекарскую, да не простым травником, а хранителем несмышленого мальчишки. Так он и остался при Олфейне, сначала помогал Грейну-наставнику, потом ходил за умирающим отцом парня. Даже привязался к Рину. За сына не считал, конечно, но радовался как старому знакомцу.

А потом пришел Гардик и сказал, что нужно убить Фейра Гальда. Видно, что-то появилось такое на лице у Ласаха, что магистр даже брови поднял. Усмехнулся, но слова назад не взял. Просто объяснил: Фейр Гальд собирается убить Рина Олфейна, чтобы захватить его дом и самому стать магистром. Или не для того поединок у Водяной башни назначен?.. Отговорить Рина от поединка невозможно. Один выход — негодяя Фейра, от которого городу одни беды, убить. Причем Ласаху махать клинком не придется. Всего-то и дела, что сидеть близ дома Фейра в харчевне на Водовозной улице да наговор тишины на дверь подвесить. Потому что Фейр в харчевню каждый вечер заходит, а охранников своих на улице оставляет. Только наговор надо вешать, как Фейр внутрь пройдет, да снять его сразу, как все случится, а там уж уходить через кухню. Убивать-то Фейра другой человек будет, заодно Ласах с еще одним хранителем познакомится. Тот все сделает: и с трактирщиком все обговорит, и посетителей лишних выставит.

Хотел уж заупрямиться Ласах, да вспомнил изуродованное лицо Арчика и согласился. Взял у Гардика золотой да отправился на торжище. Долго рядами бродил, приценивался. Успел на скамских акробатов полюбоваться, что на помосте чего только не вытворяли! Вот почему пусто на улицах Айсы стало — половина города вокруг артистов толпилась.

Прикупил наконец Ласах хороший наговор, да не на один раз, и еще несколько серебряных монет на сдачу прибрал. Тут же испробовал наговор на занавеске в пивной палатке — хозяин аж подпрыгнул, когда из шума и гама его заведение в тишину выпало, — и направился к нужной харчевне. Народу в ней и в самом деле оказалось немного. Ласах раскланялся с оружейником Ханком, знакомым корзинщиком, да приметил еще троих, которых то ли встречал где, то ли врачевал когда. Впрочем, за тот час, что просидеть пришлось с кубком пива у выхода, в харчевне и вовсе остался он, Ханк с тяжелой сумой, в которую то и дело заглядывал, да седой тарс, что уж и головы поднять не мог от стола.

«Неужели Ханк?» — подумал Ласах, когда дверь заскрипела, и в трактир вошел Фейр Гальд. Негласный хозяин города окинул взглядом зал, поморщился, глядя на пьяного, кивнул угодливо согнувшемуся трактирщику и двинулся к прокопченной арке коридора, верно, чтобы перекусить в отдельной комнате.

Он успел сделать пару шагов. На первом шаге Ласах разжал пальцы опущенной вниз руки, и горошинки заклинания послушно покатились в сторону широкой двери. Не был магом травник, но кое-что мог, даже боль снять, а уж такой наговор и школяр бы навесил. На втором шаге Гальда Ханк, убиравший в суму пятый или шестой пирожок, которых трактирщик незадолго перед тем принес ему целое блюдо, что-то такое сделал внутри сумы, дно ее фыркнуло, и на сером шерстяном плаще Фейра начало расти кровавое пятно. В то же мгновение Ханк начал падать на пол, выдергивая из-за пояса изогнутый тарский меч, а пьяный тарс, что должен был видеть десятый сон, вытянул руку в сторону Гальда и заставил окраситься кровью уже его горло, потому что Фейр поворачивался.

Секунды текли медленно, даже звуки не успевали за ними, но Фейр Гальд был чуть быстрее. Он поворачивался к Ханку, вытягивая из ножен странный огненно-черный меч одной рукой и одновременно другой закрывал лицо от посланного мгновенно протрезвевшим тарсом второго ножа. Секунда еще длилась, даже угодливое выражение лица трактирщика не успело смениться гримасой ужаса, а пойманный нож уже полетел обратно в тарса, и, хотя тот метнулся в сторону словно дикий зверь, клинок нашел его голову.

Ласах успел подумать, что прыжок, который начинал здоровый и сильный человек, закончится падением трупа. И Ханк уже был почти мертвым. Потому что, еще только вставая на ноги, он уже должен был закрыться от удара Фейра Гальда. Но серый меч оружейника отчего-то развалился на куски и точно так же на куски развалилась его голова. А сам оружейник начал осыпаться пеплом скорее, чем успевал упасть на истоптанный пол трактира, где уже разбегался волной пепла погибший тарс.

Фейр Гальд с хрипом вдохнул, повернулся вокруг, снеся окаменевшему трактирщику голову, убрал меч и выдернул вышедший из груди четырехгранный болт. За цевьем стрелки тянулись какие-то жилы и алые комки. Ласах был уверен, что сейчас и Гальд займется пламенем и осыплется пеплом, но он только закашлялся, бросил болт на пол и с гримасой распустил шнуровку плаща. Затем выдернул правой рукой вошедший под скулу нож, тут же зажав рану ладонью другой руки, снова поморщился, покачал головой и вдруг поймал голубыми глазами взгляд Ласаха. И в последний момент своей жизни травник понял, что в глазах у Фейра нет ненависти или досады, а только пустота, усталость и ужас. Окровавленный нож подлетел к потолку, перевернулся, лег в ладонь дяди Рина Олфейна и полетел к травнику, чтобы войти в его глазницу и превратить незадачливого хранителя в пепел.