— Наверное, ты и права, я ему передам. И добавлю, что с тобой полностью согласен. А ты при случае к космонавтам не заглянешь? Каманин просил помочь при случае: у него же уже почти семьдесят человек в отряде, говорит, что в коллективе назревают склоки…
— Не бывает коллектива в семьдесят человек, я ему уже говорила. Максимум человек двенадцать, так что пусть просто поделит команду на группы и разведет их друг от друга подальше. И территориально, и по задачам. Разве что разведчиков пусть вместе оставит, но они — люди военные, дисциплину понимают.
— Королев требует ему отдельную группу выделить…
— Товарищ явно не понимает. Извозчик что-то требовать не может, извозчик везет туда, куда ему седок указывает. А седоком у нас сейчас Владимир Николаевич, и то, что инженеров в космонавты готовят — это правильно. Но из какого КБ этих инженеров набирать, решать точно не Королеву.
— Челомею?
— И не ему. По счастью, Владимир Николаевич это и сам понимает. Ладно, я заеду посмотреть следующую группу кандидатов…
— Их у Лаврентия Павловича всех проверили уже.
— Ну да, конечно, у него же лучшие в мире специалисты по космической медицине! В шестьдесят третьем аварийно экипаж станции только благодаря им и сажали!
— Но ты же сама говорила, что заранее понять, как человек невесомость выдерживает…
— Слава, этого героя недоделанного я ведь своими ручками из панической атаки вытаскивала, там вообще невесомость не причем была. А станцию чуть не потеряли…
— Ты не поверишь, но Иосиф Виссарионович этому очень обрадовался. Ведь тебя вышло официально признать космонавтом…
— Вот уж мне счастье привалило! За Звезду очередную, конечно, спасибо, но и без нее спокойно перебилась бы.
— Вот склочная же ты старуха! Кстати, давно спросить хотел, но стеснялся: тебе уже скоро тридцать пять, ты как, готова в нашей стране детей растить?
— Пока нет. Знаешь, я уже иногда думаю, что моим детям было бы здесь хорошо жить, но…
— Что тебя еще в СССР не устраивает? Это я официально, как председатель Госплана, спрашиваю. На предмет улучшения быта советских людей: кто же, как не ты, может ответить мне на этот вопрос?
— Наверное, меня уже всё устраивает. Я сама себя не устраиваю. Вот думаю: родятся дети, подрастут, будут ко мне с вопросами разными приставать — а я им: дети, вы кто? Говорю же, память у меня заканчивается. Я, например, точно знаю, что у меня уже детей четверо — биологических детей, я яйцеклетки лично пересаживала оплодотворенные теткам, у которых с этим делом проблемы пока неизлечимые. Но я просто не помню, у кого они родились…
— Ужас… я только теперь, на тебя глядя, начинаю понимать, почему у вас людей переставали поддерживать после трехсот лет…
— Ладно, за меня-то не переживай, я уже всех на этой планете пережила, и жизнь прожила с пользой. И практически уверена, что Система уже никогда не возникнет. У тебя с вопросами всё? Тогда езжай домой, а мне работать надо: сегодня в стране будут излечены последние четыре инвалида, потерявшие на войне и руки, и ноги. Всё, заканчивается проклятие войны…
За прошедшие пять лет в стране изменилось очень многое. И прежде всего изменилась сама страна. Например, в ней сильно изменилось количество республик…
Крымские татары, десять процентов из которых верно служили фашистам, были поголовно выселены. А с эстонцами, из которых фашистам служили всего девять процентов, или с латышами, где коллаборационистов было всего семь с половиной процентов, поступили гуманнее: предателей посажали в лагеря, их семьи отправили «в отдаленные районы», а тех, кто серьезных преступлений во время войны не совершал, трогать не стали. Но в республиках народу стало заметно меньше, и туда переехало много людей из других мест. Ну а затем путем всенародного референдума эти две республики были превращены в «автономные области РСФСР». Литовцы, которые с фашистами сотрудничать в основном все же не стали, проголосовали на референдуме тоже весьма неожиданно — и Литва стала автономной областью в составе БССР.
Что тоже, в принципе, было не особо удивительно: темпы развития Белоруссии были очень высокими и уровень жизни населения там тоже рос очень быстро — быстрее, чем в любой другой республике. А «национализмом» литовцы явно не страдали, да и прекрасно видели, как в Белоруссии хранят «национальные традиции»: в ближайших к Литве районах почти во всех школах были отдельные «литовские» или «польские» классы, печаталось много литературы на литовском и польском языках — так что люди просто «захотели лучшей жизни». И, что очень взбесило некоторых людей за рубежом, они ее получили: за два года на территории области было выстроено шесть только крупных заводов. И организовано почти три десятка театров…
А в Колыванской области (тут кто-то из ведомства Абакумова не удержался от мелкой мести за тысячи погибших в борьбе с «лесными братьями» солдат) был выстроен огромный комбинат, занимающийся переработкой горючих сланцев. От сланцев в качестве топлива пользы было немало, да и сырье для химической промышленности оказалось не лишним. Однако «огромность» комбината объяснялась главным образом тем, что относился он к ведомству Лаврентия Павловича и в качестве основной продукции он выдавал уран…
За пять лет в стране было выстроено уже шесть атомных электростанций, на которых было запущено четырнадцать реакторов, выдававших по пятьсот двадцать мегаватт только электричества. А еще выдававших довольно много тепла, в холодные русские зимы совершенно не лишнего, что позволяло сэкономить много угля (и природного газа) на отоплении, а попутно еще и вкусных и полезных овощей дать в суровую зимнюю пору.
А электричество — его все равно не хватало. Одна электростанция, выстроенная неподалеку от Тюмени, обеспечивала энергией насосы, перекачивающие в Урал воду из Тары и даже из Тобола, а чтобы перекачать два с половиной кубических километра в год, электричества требовалось очень много. Так что четыре реактора там работали с большой пользой: эти кубокилометры в низовьях Урала перекачивались в поля — и средние урожаи под тридцать центнеров с гектара орошаемых полей доказывали, что перекачивались они не напрасно: полтора миллиона гектаров плодороднейших полей врать не будут.
Огромная Катунская ГЭС тоже всю энергию направляла (в сезон, конечно) на орошение, обеспечивая водой уже почти пять миллионов гектаров (но все же из Оби и Иртыша воду нужно было поднимать не на сто с лишним метров, а всего на два десятка).
Однако орошение степей — дело хорошее, но все же выращивать всякое куда как выгоднее там, где орошение особо и не требуется, поэтому — после того, как советское правительство официально признало, что Большой Туркменский канал был огромной ошибкой — огромное внимание стало уделяться развитию нечерноземных областей. Да, там зерна особо много не получить, но ведь не хлебом единым сыт человек. Луга же сена могут много дать, коровок прокормить они в состоянии достаточно — и производство молочных продуктов резко возросло. Иосиф Виссарионович как-то даже поинтересовался у Станислава Густавовича:
— У тебя есть внятные объяснения тому, почему до войны у нас того же сыра производилось раз в десять меньше?
— Не в десять, а в четырнадцать с половиной. И объяснение очень простое: раньше, чтобы прокормить одну корову, мужик должен был вкалывать на сенокосе месяца три в году, а еще пару месяцев сено таскать в хлев. А теперь колхознику нужно полдня посидеть за рулем трактора, получая за это даже больше, чем за три месяца в прошлом: скотина у нас нынче более породистая, молока втрое больше дает… правда и жрет тоже больше, но смотри пункт первый. Опять же, сейчас каждый второй колхоз завел собственный заводик по переработке молока, а это и работа для колхозника в зимний стойловый период, и доходы немалые из-за продажи готовых продуктов. Я тут как-то зашел в магазин — так народ ругается, что сыра из какого-то колхоза из-под Воронежа мало заводят, приходится людям жрать обычный Костромской…