— Не знаю, — покачал головой банги. — Только я свою жизнь на ту же чашу весов бросил, где уже лежит Эйд-Мер, долина Уйкеас, Азра, Индаин, Салмия. Туда же скоро ляжет и Свария, а там и до Империи дело дойдет.

— Что твоя жизнь в этих мерах? — скривил губы Фарг. — На этих чашках даже наша гильдия много не потянет. Эйд-Мер уже не весит ничего, долина Уйкеас пуста, Азра вот-вот захлебнется кровью. Одно мне непонятно: что на другой стороне? Аддрадд, Лигия, Адия?…

— Может так оказаться, что все мы на одной чашке, а что на другой — одному Элу известно! — негромко сказал Лукус.

— Хотел бы рассмеяться, да не могу, — сухо сказал Фарг. — Может, ты и прав, белу. Вот и наш князь словно не в себе. И дружина его распущена. Серых-то здесь немного пока, не больше двух вармов, но заправляют они так, словно их лиги и лиги. В горло гильдии пока не впились, но кусают больно.

— Вопьются, — уверенно сказал белу. — Я не питаю теплых чувств к вашей гильдии, но не позволят они никому, даже тайно, властвовать, кроме себя. Кьерды и те им служат. Серые уже заполнили Дару, взяли Эйд-Мер и скоро придут сюда.

— Да уж пришли… — пробормотал Фарг. — И подмогу призвали.

Лукус понимающе окинул взглядом пирующих пиратов, прищурился:

— Разве по своим делам они тебе не родичи?

— Разубеждать тебя не буду, — жестко ответил Фарг и повернулся к Баюлу: — Чего хотел?

— Помощь нам нужна, — прошептал, наклонившись вперед, банги. — Пока простая, а там видно будет. Следит кто-то за нами. Нанял попрошаек. Хотелось бы выяснить.

— Правила помнишь?

— Как водится, — кивнул банги и взглянул на Лукуса.

Белу выложил на стол золотой. Фарг накрыл монету ладонью, поднялся, мгновение смотрел немигающим взглядом в окно.

— Вечером, — бросил коротко и вышел из трактира.

— Ну? — посмотрел Лукус на банги.

— Вечером, — строго подтвердил банги, поднялся и положил на стол медяки. — К маяку пошли. Полдень уже, времени мало. Я тут тропку между рыбных складов знаю, уйдем от слежки, а там видно будет.

Чтобы попасть к маяку и не притащить за собой соглядатаев, друзьям пришлось сделать изрядный крюк — миновать сараи, заполненную птицами прибрежную свалку, затем попрыгать по камням на выбеленном пометом мысе, спуститься на узкую тропку и уже по ней подойти к пузатой башне с открытой площадкой и поблескивающим фонарем наверху.

— Вроде слежка отстала, — почесал затылок Баюл.

— А может, ее и не было? — усомнился Лукус.

— Была, — тряхнул головой банги. — Думаю, пока обегали по лазейкам ворота гавани, потеряли нас. Оно и к лучшему. Пошли.

Баюл с трудом сдвинул тяжелую металлическую дверь, вошел внутрь, крикнул в гулкую вышину:

— Мякинус!

Несколько мгновений не было слышно ничего, кроме хлопанья крыльев проснувшихся летучих мышей, наконец откуда-то сверху донеслось дребезжащее:

— Кто там?

— Это я, старый приятель! Банги Баюл! Помнишь, перекладывал тебе фонарь на маяке?

— Помню! — послышалось после паузы.

— Ну так ты примешь меня с друзьями? Разговор есть!

— Послушай, банги, — стал чуть бодрее голос, — какие могут быть разговоры на сухое горло?

— Обижаешь! — крикнул Баюл, звонко постучав твердым пальцем по крутому боку кувшина. — Ну так мне подниматься или как?

— Пока ты болтаешь, уже давно бы поднялся! — нетерпеливо выкрикнул невидимый собеседник.

— Пошли, — обернулся банги. — Рыбка заглотнула наживку.

Мякинус явно погорячился. Для того чтобы преодолеть узкую металлическую лестницу, закручивающуюся крутой спиралью между внешней стеной маяка и внутренней, на которую, как объяснил Баюл, опирался собственно фонарь маяка, пришлось затратить не только немалые усилия, но и время. Наконец Баюл, пыхтя и поминая демонов и их родственников, уперся головой в дощатый люк, откинул его и выкатился на смотровую площадку. Стряхивая с себя пыль, птичий или мышиный помет, за ним выбрались Лукус и Дан.

— Хотел я пожелать тепла этому дому, — недовольно пробурчал Баюл, — но, пока полз по твоей лестнице, желание подрастерял. Едва кувшин не разбил. Зачем ты заткнул окна всяким тряпьем? На твоей расшатанной лестнице в темноте можно шею сломать!

— Маяк старый, — пробурчал сгорбленный белу, жадно поглядывая на кувшин. — Стекла повылетали еще прошлой осенью, а новые казна оплачивать не спешит. А моим костям всякие сквозняки губительны. Знал бы ты, как проржавел ворот, которым я поднимаю наверх воду!

— Зачем тебе много воды? — спросил Баюл, неодобрительно оглядываясь. — Мнится мне, что с этих камней пыль не смывалась уже года три.

— Кто же здесь ее смывает? — отмахнулся Мякинус, не сводя глаз с кувшина. — Ветер поднимется — все сдует. А в шторм даже брызги сюда долетают. Да и не время теперь для уборки!

— Чем же тебе не угодило это время? — не понял Баюл. — Когда я доживу до твоих лет, думаю, мне будет все равно, какое время. Знай живи и радуйся каждому дню.

— Этот день в самом деле может оказаться радостным, — пробормотал белу, в который раз улыбнувшись кувшину, поднял слезящиеся глаза и, прищурившись, оглядел Дана, с раскрытым ртом рассматривающего мутные зеркала маяка, и Лукуса, уставившегося в голубую даль. — Только этот год радостным не станет. Я уже стар, но не настолько ослабел умом, чтобы радоваться без причины. Посмотри на гавань, банги! Со всего Айранского моря слетелись сюда пираты. Их уже вчера был варм, с утра пришла еще дюжина судов, а пока вы поднимались на маяк, бросили якорь еще две лерры! Пока их команды не покидают гавань, но не сегодня завтра пожалуют в гости к горожанам, и тогда будет не до веселья!

— Куда смотрит индаинской князь? — напряженно спросил Лукус. — Или он думает, что пираты помогут ему спастись от лигских нари?

— Князь? — нервно кашлянул Мякинус, потом поправил черную ленту в седых волосах, почесал шею. — Знаешь, как бывает: стоит в степи дерево, даже листьями шумит, а на самом деле оно уже почти умерло. Соки пока бегут под корой к кроне, но сердцевина пуста. Мураши выели. И только зоркий глаз разглядит, что у его корней начинают собираться гнилушницы и короеды… Ждут чего-то пираты. По вечерам отправляются небольшими группками в город. Портовый пекарь лепешки приносил, говорил, даже ведут они себя прилично. До борделей и обратно. Только ты взгляни на гавань. Что-то я не вижу ни одной ангской лодки! Выйди на улицу, прогуляйся до крепости, где ангская дружина? Пропал Индаин, белу.

— Ну я-то не гнилушница и не короед, — усмехнулся Лукус.

— А кто ты? — прищурился старик. — На пернатого ползуна, который короедов из-под коры выдалбливает, ты тоже не слишком похож!

— Лукус, — назвался белу. — Что тебе еще нужно кроме имени?

— Имя — это уже много, — вздохнул Мякинус и махнул рукой в сторону деревянной, покосившейся двери. — Заходите в мою каморку, похоже, без разговора от вас не отделаешься.

Дан еще раз подивился на поблескивающие в лучах полуденного Алателя зеркала и вслед за друзьями шагнул в полумрак.

— Вот так и живем, — повел руками по сторонам Мякинус.

Дан замер на пороге. Округлое помещение, располагающееся точно под фонарем маяка, было забито всевозможной рухлядью. Треснувшие вазы размером в рост среднего элбана, каминные решетки, прялки, колченогие стулья, сундуки, видимо забитые древними безделушками, перемежались висевшими на стенах ржавыми щитами, доспехами, мечами. И тут и там торчали какие-то свитки, кубки, кувшины, свертки.

— Вот это да! — восхищенно выдохнул Баюл. — Иногда вещи говорят больше, чем их хозяин. Неужели старый Крафк помер и завещал тебе все свое барахло? А ты, вероятно, вместо того чтобы отнести старье на свалку, перетащил к себе. Сколько дней поднимал наверх?

— Месяц! — раздался скрипучий голос, и с узкой железной кровати с трудом поднялся удивительно старый ари.

Казалось, что время не только высушило его лицо и руки, но выбелило их. Старик из-под густых бровей оглядел оторопевших друзей и тоже остановил взгляд на кувшине.