Бросилась к Зиди Кессаа, рывком перевернула неподъемное, тяжелое тело, зашлась беззвучным криком, едва увидела конец стрелы, вышедший из левой глазницы, губы, которые вздрагивали, словно вместе с дыханием слова не сказанные с них срывались, правый глаз живой и блестящий. Наклонилась, руку, к груди прижатую, обхватила, ухом к губам припала, едва голову об острие не исцарапала.

Что ж ты, воин? Силу у леса, у корней земляных, у стволов, в небо стремящихся, у листьев, свет Аилле пьющих, взял, да на костер ее взгромоздил? Твоя воля, другого смерть бы метлой смела, а ты в крови вымазался да задержался на недолгое время. Только истекает оно, как тонкая лучина кончается, сердце твое кровь-то уже не гонит, а выгоняет наружу. Силы твои как пар из котла бегут, который на костре непутевый хозяин забыл. Жизнь твоя как кусок мяса в пасти голодного волка, не проглотил он его еще, но оторвал уж от Оветты и морду к холодному небу поднял. Обо что споткнулся, воин? Отчего на ногах не устоял? Зачем падал так больно? О чем жалеешь? Что сказать хочешь? Сказать хочешь? Ну, так скажи…

— Кессаа!

Позвал, как хлыстом ударил. Красив ты, Лебб Рейду, куда как красив, и сам знаешь о своей красоте. Поймал ополоумевшую тетерку, на алтарь положил, каменным лезвием голову ей отсек и в корзину бьющееся тело бросил. Словно и с ней, с Кессаа, так же поступил.

— Кессаа! Ты жена мне теперь! И перед конгом, и перед всем Скиром.

— Не моя это жертва. Я отпустила птицу свою.

— Я ее не отпустил! — то ли попросил молодой тан, то ли сам на себя прикрикнул. — Иди сюда!

— Не моя это жертва! — повторила девушка.

— Да держит он тебя, что ли? — зарычал молодой тан, шагнул вперед, упал на колено и пронзил каменным ножом Зиди второй глаз. — Вот твоя жертва!

Ушла жизнь из тела. Сила бальского леса впиталась в камни. Ей вслед Кессаа прошептала что-то неслышное. То ли прощения попросила, то ли пообещала что. Размазала по щекам брызги крови пополам со слезами, встать попыталась, но не смогла. Ни руки, ни ноги не слушались.

— Долго раба оплакивать будешь? — почти на ухо заорал Лебб. — Чем он тебя приворожил? Моя ты теперь? Или прежде его была? Так чего откладывать, сейчас и проверим!

Как зверька за шиворот поднял девушку, шагнул к алтарю, на камень животом бросил, рванул платье на голову.

— А вот это уже лишнее.

Обвил шею тана тугой хлыст, обжег кожу, легко, почти играючи от Кессаа оторвал и на камень отбросил. Захрипел Лебб, вскочил на ноги, меч выхватил, но хлыст быстрее оказался. Обхватил кисть, кожу с нее сорвал, слизнул рукоять меча с ладони, загреметь его заставил далеко за спиной, там, где лежали мертвые развалины хижины Мелаген.

— К святыням бережно надо относиться, — укоризненно покачала головой Тини, платье на спине Кессаа поправила, подняла девушку, сесть помогла.

Осторожно поставила на камень мешок.

— Отчего раньше не пришла? — одними губами обозначила слова Кессаа.

— Раньше пришла, не вылечила бы тебя от этого счастья, — кивнула Тини на воющего от боли Лебба. — Лучше бы спасибо сказала. Впрочем, если бы мне вот так однажды помогли, тебя бы на свете не было.

— Где твоя сестра? — устало прошептала Кессаа.

— Нет у меня сестры, дура, — процедила сквозь зубы Тини. — Неужели не поняла до сих пор? Я твоя мать, я!

— Почему же… — прошептала Кессаа.

— После, разговоры после, — отмахнулась жрица. — Баль вот жалко, но ничего уж не поправишь. Для троих я обувку готовила, а уходить двоим придется. Ладно, может, сама судьба над молодым негодяем смилостивилась? Да и баль нам еще пригодится. Смотри и учись!

Как черная птица опустилась Тини над телом воина. Зашептала, заныла слова-присказки. Нож из складок летучего платья извлекла, надрезы сделала на запястьях, на шее. Вычертила что-то острием на залитом кровью лбу, распустила крошечный узелок, серой пылью, как пеплом, мертвого баль покрыла. Выкрикнула незнакомые слова, в сторону отпрыгнула и плетью по мертвому телу хлестнула.

Шевельнулся баль. Задергался, словно падучая на человека навалилась, но не убила совсем. Снова хлестнула Тини мертвеца, и вот выпрямился он, поднялся, замер, на прямых ногах покачиваясь. Захрипела от ужаса Кессаа. Замолчал Лебб, мелкой дрожью пошел с головы до ног.

— Не проводник это твой уже, или ты похожих в Суйке не видела? — поморщилась жрица и протянула мертвецу извлеченный из мешка стеклянный, высеребренный изнутри сосуд. — Возьми! Отнеси и брось на ступени. И освободишься!

— Зачем? — прохрипела, согнувшись в приступе тошноты, Кессаа. — Зачем ты так со мной?

— Это не я, — печально улыбнулась Тини, провожая взглядом мертвеца. — Это Оветта так поступает с нами. Со всеми нами. Поторопись-ка. — Она подняла мешок и, под понесшиеся из коридора крики ужаса, вытряхнула три пары сапог. — Размер большой, но зато разуваться не придется. Дорогая обувка, дорогая. Серебряным полотном обшита. Держи! — полетела одна пара в сторону Лебба. — Обувайся и беги к родной матери. Не знаю, отчего жизнь тебе оставляю, но вряд ли «спасибо» от тебя за это услышу. Боюсь, что позавидуют скоро живые мертвым, очень позавидуют.

— Куда мы идем? — прошептала Кессаа.

— Не поспешишь, так здесь останемся! — почти зарычала Тини, сунула ноги в серебристую обувь, рывком на ноги Кессаа поставила.

— Мне туда надо, — судорожно мотнула головой Кессаа. — К храму Исс. Зиди меня предсмертным слугой сделал. Попросил. Мне туда надо…

Не успела договорить. Дрогнули стены храма, развалины хижины Мелаген шевельнулись и обрушились грудой камня. Алтарь Сето узкими трещинами покрылся, осыпался, лишь Тини и удержала Кессаа на ногах. Закашлялась девчонка в клубах пыли и тут только поняла, что ничего не слышит, оглушенная истошным, нечеловеческим воем, который, впрочем, знакомым ей показался.

— Ах ты, демон! — вдруг прорезался сквозь тишину голос Тини.

Изогнулась жрица, сорвала с запястья тлеющую полоску кожи, бросила ее на пол и расхохоталась в голос:

— Знали бы вы, с кем кровь мешали, подумали бы наперед!

Прыток оказался Касс, да не слишком скор. Вспомнил молодые годы, забыл и про боль в спине, и про суставы, и про живот, которые покоя давали ему все меньше с каждым прожитым годом. Проскочил мимо стражи, сбил с ног слугу, вышиб дверь покоев конга, подхватил серую шкатулку, вырвал из нее полоску пергамента и через мгновение обратно к холму коня погнал. Еще на скаку увидел и странную фигуру у выхода из храма, и блеснувший серебром предмет, взлетевший над нищими и калеками, и страшный вой услышал.

— Что это? — прохрипел, скатившись с лошади под ноги Ирунгу.

— Течень болотный! — с ненавистью выдавил из себя Ирунг. — Сумела-таки, мерзость храмовая, Суйку в оборот взять. Смотри, Касс, вряд ли еще когда увидишь!

— Воет-то кто? — ковырнул в ушах Димуинн. — Что за колдовство вы тут развели, демон вас всех забери?

— Так не воет уже никто, — спокойно ответил Арух и пальцем перед собой ткнул: — Смотрите, как надо Оветту от погани очищать!

Тонули нищие прямо на ступенях. В камень уходили, и крики их истошные тонули, во всяком случае, ни звука не доносилось до холма, или страшный вой всех слуха лишил. Женщины с детьми и сайды в праздничных одеждах словно в трясину канули. Погибли все молодые пары, никто не успел добежать до спасительного возвышения. Цепь воинов Скира, с трудом преодолевая оцепенение, попятились прочь, но не все успели. Два или три десятка из тех, кто слишком приблизился, так же беззвучно начали уходить сквозь камень.

— Да что происходит?! — налился кровью Димуинн.

— Сотни на две шагов во все стороны раскинулся? — повернулся к Аруху маг.

— Сюда дальше и не мог он пойти, тут повыше, — задумался остроносый колдун. — Он и со ступеней храма, скорее всего, уже сполз, а вот в сторону бальских лесов и на лигу мог расплескаться. Это ж видано, сколько живой плоти ему удалось за один укус ухватить?