Словно в последний путь собирался отец в первый осенний месяц. Торопливым стал, задумчивым, сгорбился, будто тяжкий груз на плечи принял. С тысячью дел разобраться пытался, точно кудель времени распутать задумал, узлы развязать, оборванные концы стянуть накрепко. Куда только его степенность и обстоятельность девались? Впрочем, не то странным казалось, что спешил Яриг, хотя едва не спотыкался от усердия, — вся Дешта сквозь внешний испуг и оцепенение который год гудела, как разоренный улей; другое удивляло: неужели помирать собрался — уж больно старательно дорожку заметал за собой? Годов отца Айра не знала и спрашивать о них не решалась, но рановато было в прошлом скирскому, а ныне дештскому трактирщику в старики записываться. Или тайная болезнь его угнетала? Так ни отзвука не проявлялось, ни намека на недуг! Да и не походил отец на больного! О том покрепче задуматься стоило, да времени на раздумья не удавалось выкроить. Почти каждая Яригова забота Айру тем или иным концом цепляла: этого гостя запомни, этому сама покажись, об этом нужные слова выучи, то сочти, это додумай. Не во всякую ночь удавалось уснуть. В хлопотах она порой забывать стала, что уж два с половиной года минуло, как рассеялась пелена, да иной мрак сгустился, и над Дештой властвует не конг всесильного Скира, а наместник правителя Суррары Заха. Что стоят на воротах города не широкоплечие нагловатые сайды, а низкорослые риссы с пустыми лицами, с блестящими метками на лбах. Что предчувствие ужаса поселилось на древних улицах, что заполонили город испуганные беженцы с запада, чьи королевства поглотили орды хеннов, которые встали за полноводной Лемегой и неизвестно чего ждут: то ли к новым властителям Дешты приглядываются, то ли силу кровавую множат, то ли к оживающим мертвецам, тысячами входящим в быстрые воды, привыкают…
Так весь месяц красень минул, а как моросень начался, Яриг вдруг словно стылыми дождями охладился. Остановился, замер, задумался, гостей зазывать перестал. В пару дней все заботы на приказчиков скинул. Айра только-только отоспаться успела, когда ранним утром растолкал ее отец, без лишних слов усадил на подводу и самолично погнал крепкую лошаденку сквозь промозглое марево на юг: мимо отравленного нечистью храма Сето, через покинутые лесным народом бальские чащи прямо в неведомую Суррару. И потянулся долгий путь, словно путаная рыбацкая бечева с камнями и тиной из пучины, и не через годы на куски распадаться начал, а тут же, по прошествии: будто несла жизнь Айру не по равнинной реке, а по горной — от порога к порогу.
Вот замер недвижимо, почти умер бальский лес. На долгие дни пути раскинулся, а словно одним днем мимо глаз пролетел. Тенью промчался, как те редкие, не порубленные дозорами мертвецы, что брели по лесной дороге жалкому обозу навстречу. Вот и думай: то ли лес мертвечиной пропах, то ли это безглазые древесным гнильем смердят да суставами скрипят, как сухостоем. Если и не умер лес, так точно в забытье неслышное канул. Даже шелест опадающей листвы его натужным казался, когда не по-осеннему робкий ветер проносился тропами да просветами, шевелил верхушки лесных великанов. Птицы примолкли. Зверье попряталось. А на южном избытке некогда заповедных чащ покосились, просели на заросшем сосняком косогоре у начала кочковатой равнины сторожевые башни, словно только сила сгинувших бальских колдунов служила им опорой. Мокли покинутые укрепления под мелким дождем, никого не защищая, никого не останавливая.
— Вот здесь она и пролегала, граница! — с невеселой усмешкой оглянулся Яриг и потянул с лица повязку. Заискрился, заблестел колдовским огнем левый глаз старого хитреца. Только Айра и бровью не повела. Недаром три года не отставала от отца — каждое его слово впитывала, хотя вроде бы и не собирался он ее магическим премудростям учить. Посмеивался да отшучивался, на незнакомом языке с ней заговаривал: потешался, когда пыталась догадаться, что он сказал, довольно хмыкал, когда догадывалась. Так что от кого угодно мог мнимый одноглазый левое око скрывать, только не от родной дочери, самим Арухом — советником скирского конга и послом ужасной Суррары — колдовству обученной. «Самим Арухом?» — насмешливо переспрашивал Яриг и добавлял что-то вроде того: как может глупец учить мудреца или чему может научить брат сестру. «Не родную, не родную!» — успокаивал старик недоумевающую дочь и принимался насвистывать какие-то незнакомые Айре припевки. Что же она следовала за ним, как привязанная? Или не на что было больше сладкую юность да молодость потратить? И что он забыл в таинственной Сурраре? Неужели и впрямь торговлю с ней вяленой рыбой наладить решил? Ко времени ли? — Вот здесь она и пролегала, граница, — повторил уже без улыбки Яриг, спрыгнул с подводы, пахнущей солью и морем, подхватил лошадь под уздцы и потянул на обочину.
Высунулся из покосившейся сторожки, раздраженно затягивая потертый плащ, смотрящий за дорогой караульный, потянул за измочаленный веревочный конец, поднимая из грязи ржавую цепь. Сразу видно чужака: что баль, что сайды — к железу куда как бережней относились. Обошлись бы жердью или травяной веревкой. Возле тлеющих углей шевельнулся корептский дозор, нанятый новыми правителями тракт охранять — где ожившего мертвеца в труху порубить да сжечь, где удалых молодцев без роду и племени, что брошенные баль деревни повадились потрошить, посчитать да посечь. Судя по злым лицам и потрепанным доспехам, работы у горцев хватало, а достатка не прибавлялось. Вот только Яриг был не под их строгий взгляд заточен. И не потому, что у него, словно у суррарского мага, искра в глазу сверкала: искру-то Яриг под веко прятал. И не потому, что способен он был, как думала Айра, любых молодцев в бегство коротким словом обратить. У старого хитреца столько ярлыков и печатей на всякий куль в подводе имелось, что в его подводе проселочную грязь месить было едва ли не безопасней, чем в свите дештского наместника. Успел Яриг к новой власти за два года прирасти. И то верно: степняки еще неизвестно, перейдут ли Лемегу, остаток своенравных баль за другую реку, Мангу, в сеторские леса убрался, новый скирский конг Седд Креча, едва рассеялась пелена и рати южных колдунов вошли в бальские леса, а затем и подступили к Деште, — и носа из-за бастионов Борки не показывал, а рисские войска под началом магов Суррары — вот они. Бесчинств не чинят, налогами поддавливают, но не душат, границы держат, крепости правят, из остатков западных войск и беженцев военные отряды для поддержания порядка ладят, — как же не прирасти? Или выжидают маги Суррары, чтобы однажды навалиться на подневольных и вовсе их истребить?
— Здесь все в клин вошло, здесь, — подмигнул дочери Яриг и потащил загодя приготовленные просоленные рыбьи пласты да золотые чешуйки новой чеканки стражникам и пожилому караульному. «Слаб обычный человек, чтобы мироустройство править, — повторял трактирщик в таких случаях. — Поганое дело мзда, особенно для тех, у кого и медного кругляшка за душой нет, но не по нашим силам ее отменять. Пусть таким нелегким делом герои да государи заведуют. А нам, слабым, ни к чему о великом задумываться — свое бы сберечь да собственную шкурку не попортить. Разумеешь?»
Разумела Айра, пусть и не казался ей Яриг слабым, а уж себя-то она точно слабой не считала. Все сказанное, словно случайно оброненное, накрепко запоминала. Рисский говор странный, с щелканьем и присвистом, на язык взяла. Все тайные слова, имена да адреса торговые вызубрила. Ворожбу — то простую, то мудреную — на взгляд и слух подхватывала и расплетала. И пусть вроде бы и не множилась ее сила, только полнила Айру уверенность, что видеть она стала зорче, слышать дальше, а уж понимать куда больше прежнего. Хотя собственного отца так разгадать до конца и не сумела.
— Давно я здесь не был, — задумчиво проскрипел Яриг уже через день, когда подвода миновала еще пару дозоров и кочковатая равнина осталась за спиной вместе с сухим, до черноты выжженным выследом от пелены, что тысячи лет отделяла от остальной Оветты суррарских магов силою заклятия самой Сето.