Анхель пришел к ней в тот же вечер, огляделся, пощекотал малыша, присел у огня, принял из рук Айры чашу горячего вина, послушал ее рассказ и нисколько не удивился ничему из услышанного — только обескураженно покачал головой и прикрыл глаза:

— И это все, что ты можешь рассказать?

Метался огонь в очаге, радостно гулил кроха Тир, забавляясь палочками красного дерева на медвежьей шкуре, молчала Ора, с рук которой только что сорвался малыш. Айра вздохнула и продолжила укладывать мешок.

— А что еще ты хотел бы услышать?

— Что будешь делать?

Анхель произнес эти слова так, словно его и в самом деле интересовало, куда собирается только что вернувшаяся хозяйка каменного дома.

— За сына моего беспокоишься? — усмехнулась дочь Ярига. — Зря. Ора присмотрит за ним, да и Уска не возражает. Мне нужно его оставить здесь. Какая-то мерзость из Скира тянет парня к себе, а твои деревья его надежно скрывают. Или запретишь? Наслышана я уже, как Уска Ору удочерял. Обычаев держишься? Упрешься — Ора признает ребенка сыном, и ничего ты тогда не сделаешь. Найдется ему место под кронами твоих деревьев — только они укроют моего сына от этого зова!

— Как всегда, шумишь, — усмехнулся Анхель. — За меня мои слова говоришь, за меня мои мысли думаешь. А ну как не угадаешь?

— А не угадаю — все в мою пользу будет, — отрезала Айра.

— Не тот умен, кто не спешит, не тот, кто спешит да не спотыкается, не тот, кто спотыкается да не бьется, а тот, кто по нужной дорожке шагает, — почесал нос Анхель. — Ты-то уверена в своей дорожке?

— Так нет другой, — пожала плечами Айра. — Или сын Уски — твой возможный преемник — не туда же пошел?

— Он своей волей в путь двинулся, но дорожку не сам выбирал, — покачал головой Анхель.

— Раз своей волей, значит, и выбор его собственный, — хмыкнула Айра. — Подожди, может, и свижусь с ним, заодно посмотрю, что за парня себе Ора приглядела. Да не бойся, отбивать не стану!

Ора покраснела, а Анхель все так же не сводил с Айры цепкого взгляда, пока наконец не произнес скрипучим голосом:

— Поговорить мне с тобой надо.

— Разговор не для моих ушей? — поднялась Ора.

— Сиди, — повернул голову Анхель. — Или ты думаешь, что Уска тебя дочерью только ради обряда сделал? Все, заполучила папочку на долгие годы. Так что тайн от тебя нет. Но эти мои слова — прежде всего для Айры, конечно. А ты, Ора, слушай их, потому как никто из уходящих за Мангу не может теперь обещать собственного возвращения. Слушай — вдруг именно тебе придется их Тиру подросшему пересказывать!

— Не пугай меня, Анхель, — отрезала Айра, затягивая мешок.

— Скажи мне, девка. — Старик поднял одну из палочек, которыми играл Тирух. — Что будет, если я брошу кусочек священного дерева в огонь?

— Уголь, потом — зола, пепел.

Айра присела напротив, сдула со лба прядь волос.

— Верно. — Старик выпятил губы, причмокнул. — А если я соберу золу и нагрею ее в тигле?

— Ничего, — отрезала Айра. — Или это не так?

— Золото будет, девка, — выдохнул Анхель. — Не много — примерно одна сотая по весу от сгоревшей деревяшки. Крупица. Две сотых, если листья жечь. Но мы листья не жжем. Они облетают осенью, опускаются на землю, и золото из них возвращается в нее. Но его все равно мало. Священные деревья редки в природе, но там, где они растут — а эти края далеки от Оветты, — там наверняка скрываются или золотоносные пески, или золотые жилы. Раньше, очень давно, в людской памяти о том и не сохранилось ничего, в Оветте тоже часто встречались такие деревья: ведь и в Оветте есть золотоносные реки… А потом люди их стали жечь. С палочки — крупица золота, а с большого дерева — уже и слиток. Понимаешь?

— Так вы поэтому так деревья свои стережете? — усмехнулась Айра. — А уж сколько сказок напридумывали! Вряд ли кто теперь помнит о таком способе добычи золота. Подожди! — Она прищурилась. — Насколько я знаю, ни в Сеторских горах золото не добывается, ни в Ласке его не моют, а деревья здесь растут. И не только здесь. Да и по Оветте разговоры не только о скупости и неуступчивости ремини ходят, но и о том, как они золото любят. Что же, монеты, за красную древесину вырученные, вы под корни зарываете? Стоит ли на золоте растить деревья, чтобы их же за золото и продавать? Или прибыток позволяет и остаток копится?

— Есть остаток, — кивнул Анхель. — Да не тот, о каком ты думаешь. И в продажу мы лишь мертвую древесину пускаем, что от времени устала. И монеты под корни не зарываем. Мы их в воде растворяем. Вот так.

Раскрыл старик ладонь, блеснул золотым кружком, взял кувшин с водой и пустил струю на скирский профиль. Заискрились брызги, а монета, словно пластинка меда, оседать да плавиться начала.

— Вот так, — проворчал Анхель, прищурился, в букет морщин обратился да тряпицу из-за пазухи потащил, чтобы брызги золотые со стола собрать.

— Ловко, — покачала головой Айра. — Многому ты в свое время научил меня, Анхель, а этого колдовства не показал. А сталь, из которой клинки вражеские выкованы, вот так же иссякать реминьская магия может?

— Есть кое-что пострашнее вражеских клинков, — хихикнул старик, но холодным его смешок получился. — С вражескими клинками водой не сладишь, хотя магия ремини сильна. Мы водой этой поливаем землю, на которой растут наши деревья. Только не верь, что без деревьев ремини жить не могут. Есть золотоносные реки и за Сеторскими горами, там леса стоят из таких деревьев. И ремини не везде живут под священными кронами. Хотя да, под ними дышится легче, но только потому, что теперь везде дышится плохо.

— Это ты точно заметил, — согласилась Айра. — Так ведь нет столько золота во всей Оветте, чтобы всю ее деревьями твоими засадить, так что приходится дышать тем, что есть.

— Раньше не так было, — прищурился Анхель. — Совсем раньше, при далеких моих предках — еще до того, как Сади, Сето и Сурра вошли в пределы Оветты.

— Что-то я не пойму. — Айра наклонилась к столу. — Ты сказать мне что-то хочешь? Отчего тогда в старину заворачиваешь? Или о богах оветтских что-то знаешь, чего мне неведомо? Но если и так? Думаешь, дорожку мою новое знание выправит?

— Всякое знание дорожку правит, — пожевал губами Анхель и уперся твердым взглядом в глаза колдуньи. — Сколько мне лет, дочь Ярига?

— Лет? — Айра откинулась назад. — Загадки загадываешь? Что ж, за последние годы ты не изменился, так что дряхлеть пока не собираешься. Но и мальчиком тебя тоже не назову. И все же думаю, что восемь десятков ты уже отстучал.

— Восемнадцать десятков, — скривил губы Анхель.

— И что ж ты не сгнил-то до сих пор? — поразилась Айра. — Хотя понимаю: уж сколько мой отец потоптался разными тропами — твои сто восемьдесят для него как несколько дней.

— Не скажи… — Анхель не переставал ухмыляться. — Всякий год — год и есть. Только отец твой магическим грузом наделенный ходил, оттого и умереть не мог, пока не надорвался. А у ремини до двухсот — двухсот пятидесяти почти всякий доживает, если его жизнь чужой рукой не оборвется.

— И сколько же тогда лет Уске? — затаила дыхание Айра.

— Уска еще зелен, — качнулся на скамье Анхель. — Сто двадцать ему. Насьта вовсе мальчишка. Едва за сороковник перешагнул. Но, живым если выберется из Скира, лет через тридцать или пятьдесят вполне мои знания и умения перенять сможет.

— Так вот почему ремини кровь с иноплеменниками не смешивают! — воскликнула Ора.

— Да, дочь Уски, — потер морщинистыми пальцами глаза Анхель. — Ремини не люди. А люди не ремини. Случалось, сходились вместе одни с другими, да только детей от таких сходок не получалось.

— Анхель! — Айра коснулась пальцами его руки. — Отчего же никто не знает об этом?

— Не знает? — удивился старик. — С чего ты взяла? Те, кто истину ищет да вскармливает, знают, да только на такой ступеньке знания болтливость уже давно излеченной оказывается. Да и что до того знания обычному люду? Не всякий на взгляд ремини от дуча отличит или от корепта. Разница-то внутри кроется, да и та на глаз не ложится. А так-то вот что Кессаа, что Ора — и врачевали, и пользовали и тех и других одинаково. В другом дело: ремини соль этой земли, а люди — дождь, на нее упавший.